Канцлер империи - Страница 41

Я отработал ручкой и педалями, но тут же покрылся холодным потом — вместо примерно тридцатиградусного крена у меня получился почти мгновенный набор ста метров высоты в положении практически на боку! Хорошо хоть, что за время этой не поддающейся классификации фигуры пилотажа самолет немного сбросил скорость.

Похожая ситуация была у меня даже не знаю сколько лет назад, в девяносто втором году. Тогда я впервые выехал за границу, в Голландию, и там мне дали проехаться на настоящих мотоциклах. Сначала я прокатился на хондовском классике СиБи — ван. Мотоцикл привел меня в восторг — правильная «Ява»! Мощная, с жесткой рамой и ходовой, отлично управляемая и очень устойчивая. А после нее я сел на ямаховский спортбайк… До скорости в сто сорок он казался мне обычным мотоциклом, только излишне резким и с неудобной посадкой. На скорости же в сто восемьдесят я с ужасом понял, что не чувствую машину! Она была готова повиноваться малейшему движению пальцев, но вот только пальцы эти не были способны ни к какой осмысленной команде. Сброс газа — и я чуть не разложился из-за проскользнувшего от торможения двигателем заднего колеса. С трудом отгоняя мысли, что сейчас на дороге может попасться какая-нибудь колдобина, я начал осторожно сбрасывать скорость. И прошло немало времени, прежде чем у меня стало получаться нормально ездить на такой технике… Сейчас было то же самое. Я мысленно приказал себе сделать еле заметную горку, скорее даже ухабчик, а получился хороший рывок вверх, да еще с каким-то дурацким покачиванием крыльями. Нет, хватит, осторожненько так тянем газ на себя, а ручку, наоборот, самую малость от себя… Самолет с воем вошел в пикирование. В панике я дернул одновременно и ручку, и сектор газа, и тут же зашипел от боли в раненом над Артуром плече — при перегрузке руку вывернуло не совсем естественным образом. Но вот, наконец, скорость упала до трехсот, я с величайшей осторожностью добавил газа, убедился, что самолет управляется уже не так резко, и начал осматриваться. Блин, оказывается, в процессе духовных переживаний я потихоньку залетел хрен знает куда! Подо мной должен был быть второй химзавод, а тут поля и какая-то речка явно шире Нары. Вопить по радио «иде я?!» — позор-то какой! Ладно, применим дедукцию, то есть попробуем думать головой, а не задницей. Если речка шире Нары, но явно уже Оки, то как она может называться? Скорее всего Протва. А если это Протва, то где-то тут должна быть характерная излучина, на которой в том мире находилось Протвино, а в этом — пока еще ничего. Точно, вон она! Я с облегчением развернулся почти на сто восемьдесят градусов и полетел к аэродрому.

На посадку я заходил аккуратно, заранее снизившись и выпустив шасси. Перед самым аэродромом дернул за находящийся под сиденьем рычаг, и сдвижная часть фонаря кабины с лязгом отъехала назад — у прототипа такого не было, это мы придумали сами в порядке его улучшения. Вот до земли осталось метра полтора, самолет задрал нос, и всякое подобие обзора вперед исчезло. Я высунул голову и, свесив ее влево, смотрел вперед чуть сбоку капота, так было видно полосу хоть и не прямо под собой, но достаточно близко к этому. Очки тут же начало помаленьку забрызгивать масляной пылью, но самолет уже катился по бетону. Я подрулил к краю полосы и попытался вылезти из машины. Однако фиг вам — оказалось, что проклятый фонарь открылся не до конца! Голова пролезала, а вот насчет седалищной части у меня были определенные сомнения. Решив не рисковать и не давать повода для рассказов, как застрявшего канцлера тащили из самолета, я стал ждать, когда ко мне подбегут механики.

Минут через пять меня освободили, я сообщил, что все в порядке, список замечаний невелик и будет к вечеру, и потихоньку пошел к КДП. На душе было грустно.

В японскую войну я мог считать себя одним из лучших пилотов мира. В черногорскую — просто неплохим летчиком. Сейчас же меня можно назвать администратором, политиком, инженером, генералом — кем угодно, но только не пилотом, теперь это в прошлом. На таких, как эта, машинах я нормально летать уже не могу, а учиться банально некогда. Значит, ни на чем, что в пилотировании сложнее «Ишака», летать лучше и не пытаться. Увы и еще раз увы, вот такие дела…

Из ждавших окончания полета только Фишман правильно понял мое состояние.

— Да не расстраивайся ты, подумаешь, полет у тебя получился без должного блеска. Я вон на «Тузике» летаю хуже, чем ты на «Стриже», и что, думаешь, я тебе завидую? Хотя… действительно, когда ты меня сюда вез, что-то такое было. Но сходил в «Путаниум» — и как отрезало! Может, и ты сейчас слегка расслабишься? А то физиономия больно траурная. У меня машина с тонированными стеклами, что внутри, совершенно не видно, и ее появление там никакого интереса ни у кого не вызовет… Все лучше, чем переживать на пустом месте.

— Поди ты в зад со своими похабными предложениями, — посоветовал я Боре, — у меня моральный облик. И жена ревнивая, что тоже немаловажно. И вообще мне надо отчет о полете писать, а не соучаствовать в бытовом разложении своего генерального комиссара. К нему величество в гости приехало, а он по девкам намылился! Офигеть можно.

— Так я же только тебя проводить!

— Да, представляю себе картинку… Привез ты меня туда, значит, сдал персоналу, а потом сел на скамеечку ждать, пока меня там обслужат. Самому не смешно? Вон, кстати, тебя твоя Алечка ждет, и морда такая взволнованная, как будто это ты тут черт знает на чем летал.

Глава 16

С аэродрома я отправился в свою пристройку, писать про обнаруженные в полете недостатки машины. Не так уж их было и много — фонарь, раз уж имеет рычаг принудительного открывания, под действием этого рычага по идее должен открываться, а не застревать в промежуточном положении. Опять же не помешает разобраться, за что может цепляться каблук при одновременной подаче ручки и педалей. Сектор газа лучше перенести сантиметров на десять вперед. И обратить внимание на то, что в конце полета хоть и совсем немного, но фонарь забрызгивается маслом.